После окончания второго международного форума «Технопром-2014» на крыльце новосибирского Экспоцентра я услышал вопрос: «Зачем было его проводить — в том же городе, в том же месте, в том же формате и меньше чем через год после первого?» Что ж, попытаемся ответить. Но в двух словах это не получится.
Между двумя «Технопромами» мало времени, но много событий. Майдан, Крым, Донбасс. Ноты, заявления, санкции. Они заметны не для потребителей «Кока-колы» и не для держателей зарубежных авуаров, но второе дыхание «холодной войны» уже затронуло те отрасли науки и реальной экономики, которые были, так или иначе, завязаны на западных партнёров. И на юго-западных: ряд предприятий российской оборонки имели украинских контрагентов, с которыми возникли большие проблемы. «Время расслабленности, время инертного поведения прошло. Мы живём в новых геополитических реалиях. Мы должны быть способными отстоять свои истинные, стратегические национальные интересы», — призвал приехавший на второй день форума вице-премьер России Дмитрий Олегович Рогозин.
Изменения наложили отпечаток и на стилистику нынешнего «Технопрома». Пафос спартанцев: аккредитованным журналистам не выдали традиционных ручек и блокнотов, зато круглый стол по ГЛОНАСС назывался «Космос. Мы первые навсегда», а итоговое событие форума — «Эпоха технологических преобразований. Время новых побед». Стерпев заявку на вечное первенство, второй раз Рогозин не выдержал: «Название явно шапкозакидательское, в лучшем случае, провокативное». Трезвая оценка состояния научно-технологического комплекса России (с особой оглядкой на оборону и безопасность), поиск действенных решений, а также основных препятствий — вот он зачем, «Технопром-2014». Была, конечно, и выставка… Но наука и даже инноватика — это не дом моды, радующий новинками к каждому сезону. Путь разработки от идеи до серийного производства измеряется всё же годами, поэтому, например, не вчера созданный в
Институте нефтегазовой геологии и геофизики им. А. А. Трофимука СО РАН анализатор отравляющих и взрывчатых веществ всё равно можно считать новинкой. А несколько премьерных разработок институтов Сибирского отделения требуют не перечисления на бегу, а обстоятельного рассказа.
Итак, у «наших западных партнёров», как говорит вежливый президент, пошли в ход санкции, угрозы, вызовы… А что у нас? Из позитивного — ГЛОНАСС. В 2012 году была принята федеральная целевая программа развития системы до 2020-го: к этому времени численность спутников будет доведена до 30 постоянно работающих (сегодня их 24, ещё пять на испытаниях и в резерве), а точность позиционирования — до 60 см (пока 2,8 метра). То есть «заблудившийся» автобус или хорошо замаскировавшийся экипаж ГАИ обнаружить можно, а вот «за пару кликов» составить схему ДТП — ещё нельзя. Вторая задача — это стопроцентная глобальность системы, без которой не вполне состоятельна её поисково-спасательная функция. Наземные узлы ГЛОНАСС не пускают на свою территорию Соединённые Штаты. «Разместив у себя 11 станций GPS, — прокомментировал Дмитрий Рогозин, — мы были вправе ожидать размещения аналогичного количества российских станций на территории США, но столкнулись с трудностями». Тогда Россия 1 июня 2014 года произвела в своих границах «некоторое воздействие», как выразился вице-премьер, на наземные устройства GPS, и теперь они «не имеют никакого значения для военных пользователей».
При наметившихся симптомах деглобализации ГЛОНАСС развивается на принципах открытости миру. Указ Президента РФ от 17 мая 2007 года предписал неограниченный и безвозмездный доступ и российских, и зарубежных пользователей к гражданскому сегменту данных, а сегодня идут переговоры о некоторой интеграции с китайской навигационной системой «Бэйду». Ещё одно почти непаханое поле — сопряжение с ГЛОНАСС федеральных и региональных геонавигационных систем. Но самые яркие перспективы видятся не для государств и ведомств, а для частных пользователей. По мнению главы некоммерческого партнёрства «НП ГЛОНАСС» Александра Олеговича Гурко, космическая навигация приведет к «роботизации и изменению модели потребления автомбиля», который станет «самым дорогим гаджетом». Перво-наперво Гурко предложил привязать к космической навигации 100% российских машин скорой помощи, что должно спасать около 4 000 жизней в год: у медиков есть понятие «золотого часа», первых 60 минут после обострения или травмы. Дмитрий Рогозин тоже вспомнил о драгметалле, назвав ГЛОНАСС «золотым ключиком, которым мы откроем многие двери».
На этом, можно сказать, позитив кончается. Начинается навязшая в зубах инвентаризация проблем. Не вчера и не позавчера выявлена цепочка, начинающаяся с отсутствия государственной стратегии и политики научно-технического развития (перечни приоритетов таковыми не являются по определению), проходящая через недофинансирование и бюрократизацию фундаментальной науки, через «долину смерти» коммерциализации разработок… В эту цепочку встроены недоучки-ЕГЭшники, недалёкие чиновники и бизнесмены. В итоге под сомнением мировое научное лидерство России, и вне всякого сомнения — её технологическая зависимость. Дмитрий Рогозин напомнил: в 2013 году 95% всех дальнемагистральных авиаперевозок в России совершено на самолетах зарубежных моделей. Отвёрточные производства ничем не лучше импорта: «Всё, что называется «промышленной сборкой», является профанацией, этим способом технологии никогда не передаются. Это засада, в которую могла попасть российская промышленность».
Но самостоятельная индустрия невообразима без сильной отечественной науки. Заместитель президента РАН (не путать с вице-президентами) Владимир Викторович Иванов: «Ассигнования на гражданскую науку в России составляют максимум 0,55% от ВВП, причём если и были всплески финансирования, то они связаны с «Роснано» и Сколково… Научная государственная политика не направлена на достижение глобального лидерства». Владимир Иванов считает необходимым создание принципиально нового национального законодательства о науке и единого органа управления научно-технической политикой России, наподобие советского госкомитета по науке и технике (ГКНТ) или сегодняшней Военно-промышленной комиссии. Последнюю идею поддержал Дмитрий Рогозин (дипломатично не затронув первую).
Проблема «повышения эффективности науки» на форуме рассматривалась без претензий на оригинальность: с организационной и кадровой точек зрения. Замминистра науки и образования РФ Людмила Павловна Огородова выступила с презентацией «Переформатирование поля организации научных исследований». Она распределила компетенции:
ФАНО — фундаментальная наука, МОН — прикладная, бизнес — инноватика (РАН места не нашлось). Поскольку получение новых знаний о природе и обществе не министерская забота, Минобр запускает конкурс господдержки «значимых для государства ПНИЭР» (программ научно-исследовательских и экспериментальных работ). Правила игры таковы: заявки принимаются только от консорциумов, включающих в себя и научные учреждения, и промышленные компании. Заявители сами определяют тематику, но дают гарантии, что по завершении исследований их результаты будут внедрены в производство. Количество финансируемых ПНИЭРов Огородова определила «около 15-ти».
Директор
Института физики полупроводников им. А. В. Ржанова СО РАН член-корреспондент
Александр Васильевич Латышев усомнился в привлекательности таких альянсов: «Частный инвестор не готов вкладывать свои средства в государственный институт без полной уверенности в результате». Учёный предложил поддерживать развитие инжинирингового звена в крупных технопарках. Близка и позиция директора новосибирского «
Академпарка» Дмитрия Бенидиктовича Верховода. Малые инновационные предприятия (МИП), созданные академическими институтами на основе 217-ФЗ, «…и работают, и не работают». Их масштаб вызывает недоверие в возможностях: есть ли необходимые оборудование и оснастка, смогут ли пройти все сертификации? Выход — в привлечении МИПов в технопарки, решающие их инфраструктурные, технологические и организационно-правовые проблемы. Ближайшая задача, как признался Верховод — «заманить 46 толстяков», то есть крупнейшие корпорации России, которые могли бы размещать заказы у его резидентов. Но пока санкции не тронули толстяков, они идут по пути импорта. Как сказал замдиректора Института мониторинга климатических и экологических систем СО РАН (Томск) Владимир Александрович Корольков, «кроме дефицита технологий, есть дефицит желания. Существует негласный призыв к учёным: «Покажите, где газ, а остальное купим».
Председатель СО РАН академик
Александр Леонидович Асеев считает, вслед за Клаузевицем, что «бог на стороне больших батальонов»: «Все предлагаемые решения предлагают дезинтеграцию. Новая конкурсная программа МОН из 15 проектов на всю страну — это лотерея, 700 грантов
РНФ — другая лотерея. Дисперсия малых предприятий — это тоже дезинтеграция, а нам нужна, напротив, интеграция, объединение субъектов науки, образования и бизнеса в крупные, мощные консорциумы». Видимо, эти слова так огорчили представителей
ФАНО и Минобра, что ни один из них не пришел на круглый стол явно по их специализации — «Эффективная наука в России. Цена вопроса и критерии оценки». Вместо чиновников высказывались учёные. Руководитель
Кемеровского научного центра СО РАН академик
Алексей Эмильевич Конторович: «Что такое эффективность науки? С одной стороны, умозрительно это понятно, с другой — есть множество определений и подходов. Разумеется, мы следим за своей цитируемостью, стараемся привлечь заказы от компаний, но сравнивать институты физические, химические, биологические и особенно гуманитарные по одним и тем же критериям невозможно. Для каждого научного направления следует применять свои шкалы, но решать должны не цифры, а квалифицированные эксперты».
Учёный напомнил и о региональной несравнимости научных учреждений. «У институтов в Москве и Новосибирске, в Кемерове и Улан-Удэ разные задачи. В удалённых регионах они могут быть не столь результативны, зато несут дополнительную культурную и образовательную нагрузку». Говорил Конторович и о феномене «отложенной эффективности». В 1932-м году академик Губкин обосновывает перспективность нефтедобычи в Западной Сибири, но ему отвечают: «там нефти быть не может!», и первые фонтаны восточнее Урала забили 30 лет спустя. Алексей Эмильевич вспомнил свой спор с Егором Гайдаром, который говорил: «Не замораживайте деньги в открытиях!»
Ректор
НГУ профессор
Михаил Петрович Федорук процитировал слова журналиста Ирины Самаховой об академике Геннадии Викторовиче Саковиче, чьи работы связаны с обороной (в частности, с ракетным топливом и «начинкой»): «У него может быть низким индекс Хирша, зато его «хирши» стоят на боевом дежурстве от Калиниграда до Чукотки». Недостаточность формальных, заточенных на статистику, критериев оценки эффективности Федорук видит и для вузов: «Цель участия
НГУ в программе «ТОР-100» — не вхождение в те или иные рейтинги, а усиление академической, исследовательской составляющей в университете».
Не следует думать, что на 15 университетов-счастливчиков, отобранных для участия в мировой гонке, пролился золотой дождь. Декан геолого-геофизического факультета
НГУ член-корреспондент РАН Валерий Аркадьевич Верниковский: «Ровно 40 лет назад я попал в Арктику студентом. Сегодня, к сожалению, нам не на что посылать туда ребят. Чтобы укрепить научные школы, связь поколений, необходимо учить геологов в Арктике, но на это нужны деньги». Выход подсказал другой «арктический лев» (так представлял учёных ведущий круглого стола по Северу), академик
Алексей Конторович: геологический институт выполняет контракт с большой корпорацией, например, «Роснефтью», и из этих средств оплачиваются поездки студентов в составе экспедиционного отряда. На представителей наук о Земле посматривают с завистью: у них есть деньги, а значит, возможность поддерживать молодёжь. Директор
Института геологии и минералогии им.В. С. Cоболева СО РАН академик Николай Петрович Похиленко поделился: «Студент, приходя на практику в одну из наших лабораторий, получает 0,2 ставки лаборанта и дополнительные 5 000 рублей к стипендии, магистрант — 0,3 ставки инженера, а доплата аспиранта составляет уже около 15 000 рублей. Кроме этого, у институтского Совета молодых учёных есть фонд для оплаты поездок на конференции, включая зарубежные».
Обсуждение поствузовской жизни неминуемо приходило к словосочетанию «академическая мобильность». Причём диспутантам хотелось такой мобильности, чтобы, набравшись опыта в лучших лабораториях мира, молодые кандидаты и доктора наук всё-таки там не очень задерживались и возвращались в Россию. Для этого нужны стимулы, кто бы спорил. Афористично сказал директор
Института катализа им. Г. К. Борескова СО РАН академик
Валентин Николаевич Пармон: «Жильё важнее денег, важнее жилья — чувство причастности к серьезной науке». А обсуждение зарубежного опыта приводило к единственному выводу: он не только чужой, но ещё и очень разный. Например, во французском CNRS человек не может занимать постдоковскую должность свыше 3 лет, затем он должен или оставить её, либо же занять постоянную ставку. Штатный научный сотрудник (rechercheur) CNRS получает 1 600-1 800 евро в месяц, без коэффициентов и прочих доплат, исследователь-преподаватель (enseignieur-rechercheur) вправе рассчитывать на дополнительную лекторскую стипендию.
Пока что сочетание «российский постдок» звучит так же нереально, как «русский ананас». Как сказал председатель Совета научной молодёжи СО РАН кандидат химических наук Андрей Викторович Матвеев, «нам, сибирякам, труднее переехать в другой город, чем за границу». Причина первая: в научных центрах нет резерва служебного жилья. Не будешь ведь ради трехлетнего отъезда продавать одну квартиру и покупать другую, особенно когда нечего продавать. Причина вторая: в бюджетных учреждениях, каковыми являются «институты РАН, подведомственные
ФАНО», не предусмотрены временные ставки. Глава
ФАНО Михаил Михайлович Котюков считает, что сегодня это не проблема: «Теперь любой директор может вводить и выводить временные позиции». Но если у директора-геолога (см. выше) есть поле для зарплатного манёвра, то что можно сделать в математическом или филологическом институте? Начиная дискуссию о молодежной политике, Котюков показал, что заведомо знает верный путь: «Вопрос в деньгах? Вряд ли. Вопрос в среде? Скорее всего». Хотя скромная ставочка «решершёра» из CNRS весит около 80 000 рублей, а среда, по мнению академика Пармона, не может быть для всех единой: «Фундаментальной науке более полезен проток кадров, прикладной (особенно связанной с обороной) — стабильность. Она базируется не на тех знаниях, которые содержатся в учебниках, а тех, что приобретаются в работе».
Надеюсь, что я хотя бы частично ответил на вопрос, поставленный после заголовка. Да, «Технопром-2014» был нужен таким, каким был. Серьёзным, без самоотчётности и самооценок, что свойственно некоторым другим форумам. Заметно политизированным и военизированным, не только по тематике. На будто бы дискуссиях «Технопрома» право на выступление и его длительность были чётко привязаны к статусу оратора, а вопросы из зала почти не допускались. Выслушал — осознал — работай.
Тоже подход, ни слова против. Вот только стряхнул ли «Технопром» благодушие, самодовольство и самоуверенность со всех тех, кого Дмитрий Рогозин призывал постоять за национальные интересы?
Не факт.
Андрей Соболевский
