Михаил Эпов — крупный учёный в области нефтегазовой геологии и геофизики, академик РАН, профессор, заместитель председателя СО РАН, директор Института нефтегазовой геологии и геофизики СО РАН, лидер созданной им научной школы. Плюс к тому — прекрасный рассказчик с отменным чувством юмора и обладатель одной из самых необычных коллекций.
«У нас в цену на нефть входит стоимость футболистов, хоккеистов,
потому что каждый клуб покупает дорогих спортсменов,
а финансируют это госкорпорации, и всё входит в цену на бензин».
О семье и детстве
— Я родился на прииске Любовь в 18 км от монгольской границы. Такое романтическое название, но на самом деле место это мрачное, место ссылки, рудники со всеми вытекающими последствиями. Мой отец был фанатик Забайкалья — он там родился, и фанатик геологии — он всю жизнь искал золото. До сих пор теми запасами, которые он открыл, живёт много людей. А золота в областных центрах нет, поэтому всё моё детство прошло на рудниках, где я закончил восемь классов. 80 км от железной дороги, от станции Шилка. Мама моя родом совершенно из других мест — из Новограда-Волынского Житомирской области, девочкой была в оккупации, потом в 1944 году её призвали в армию, зенитчицей. Мой отец прошёл всю войну начиная с июня 1941 года. После неё они познакомились и поженились, мама тогда уже была демобилизована, училась в консерватории, окончила два курса. Но отец считал, что жить можно только в Забайкалье, поэтому взял маму, которая и не представляла, где находится Сибирь, но поехала с ним. И вот там я родился. Господь дал маме большую жизнь, ей сейчас 91 год. Она написала книгу воспоминаний, называется «Без корней не бывает деревьев». Для того чтобы внуки и правнуки знали, откуда мы есть, как наша жизнь протекала. Мама у меня ещё фронтом может командовать.
Я окончил восемь классов, участвовал в областной химической олимпиаде, стал победителем, и меня пригласили в летнюю физматшколу Новосибирска. Родители меня собрали, дали чемодан, и я поехал на поезде, которого никогда раньше даже не видел. Поступил в ФМШ, два года проучился, затем поступил на геолого-геофизический факультет, потому что уже хотел быть не химиком, а физиком, но наш папа был фанатик геологии, и он сказал: все мои дети должны быть геологами. Точка. Я стал геофизиком, моя младшая сестра — геохимиком, средней, правда, удалось отбиться.
Жена моя Людмила Ивановна — по первому образованию инженер-химик, по второму — окончила суриковский институт. Дочери 42 года, так получилось, что она давно уже живёт за пределами нашей Родины, уехала в 1994 году. Есть два внука, тёща, которую я люблю не меньше, чем маму.
О геофизике и мумиях
— Я окончил университет в 1973 году и стал работать в институте геологии и геофизики. Как пишется в официальных биографиях, прошёл все ступеньки — начиная от ассистента. Сейчас работаю директором Института нефтегазовой геологии и геофизики имени академика Трофимука, который был его основателем.
По специальности я геофизик. Есть классическое определение: геолог — тот, кто ищет то, чего не потерял. В таком случае геофизики ищут то, чего не теряли, с помощью измерения тех или иных физических параметров. Геофизика — очень широкая область. Когда происходят крупные несчастья, в частности, землетрясения, на геофизику сразу наводят резкость, говорят: почему не предсказали? Ну, и что надо туда давать деньги. Когда же обстановка спокойная, всё затухает. Так же с нефтью происходит. Когда начинают говорить, что нефти очень мало, тут же спрашивают: а где у нас геофизики, почему они не ищут? Но фундаментальная наука с такой злобой дня не связана. В советское время наука была престижной и, не надо скрывать, высокооплачиваемой профессией. А приложений для неё было довольно мало. Поэтому очень многие люди шли в науку из чисто прагматических соображений. Сейчас люди выбирают себе профессию свободно, в науку, может, идёт не так много людей, но, я знаю по своему опыту, это люди, у которых есть интерес к ней, которые действительно хотят заниматься наукой.
Основной результат моей деятельности — много молодых учеников, научная школа, одно из главных моих достижений. Мы сумели пройти через все перипетии, и молодые люди к нам приходят.
Здесь, в Академгородке, феномен: сосредоточены учёные самых разных специальностей. Хотя академик Ландау, знаменитый физик, говорил: «Учёными бывают только коты, а мы научные работники». Академгородок — место, где бок о бок трудятся, живут, встречаются люди самых разных интересов. Так вот у нас получилось с Вячеславом Ивановичем Молодиным, известным археологом: у них возникли проблемы, они не могли систематически искать замёрзшие курганы, в которых находятся мумии. Стандартный способ: сначала убрать с кургана примерно пять тонн камней, а потом его раскопать. Но поскольку 80 процентов сотрудников — женщины, это очень негуманно. Они приглашали греческих геофизиков, которые считаются в науке самыми сильными, те сказали, что эта задача не может быть решена методом геофизики. И вот Вячеслав Иванович, когда мы с ним в очередной раз встретились, спросил: «А вам слабо?» Мы поехали и нашли им то, что нужно, там скифского воина они потом раскопали, сейчас для него монголы построили мавзолей, но это уже не наше дело. Так что мы с археологами очень много работаем. И не только с археологами.
О трилобитах и шельфе
— Кардинальный вопрос, который очень часто задают, особенно власть предержащие: а зачем этанаука вообще нужна, особенно отвлечённая? Есть пример из Англии XIX века, когда министр финансов пришёл к Майклу Фарадею, открывшему электричество, и спросил его: а зачем это всё нужно? Тот сказал: пройдёт не так уж много десятилетий, и все налоги министерства финансов будут собираться из-за вот этого открытия. Так и случилось. И сейчас нас тоже спрашивают: а вот это направление — зачем оно нужно? Конкретный пример: уже в 1945—1946 годах на полуострове Ямал начали работать геологи, они искали ископаемые растения, ракушки. Вы представляете себе: 1945 год, Крайний Север, экстремальные условия, и люди занимаются какой-то ерундой, то ищут трилобитов ископаемых, то отпечатки деревьев. А теперь смотрите: все, наверное, слышали, что сейчас речь идёт о том, как установить границы континентального шельфа, той территории, которая может отойти к России, но нужно доказать, что это был континент, а не море. И оказалось, что самые лучшие, самые достоверные доказательства — это те самые отпечатки трилобитов, это палеогеография, которая говорит, где в то время была морская фауна, где континентальная. И сейчас, когда подали заявку в ООН, это одно из самых достоверных и неопровержимых доказательств.
Правда, ООН отличается одним замечательным свойством: бюрократия, которая есть там, не сравнима с бюрократией ни в одном государстве мира, поэтому считается, что, если этот вопрос будет решён со сверхскоростью, это займёт три с половиной года, а если с обычной скоростью, то пять лет. Но с другой стороны — речь идёт об огромных территориях, поэтому придётся подождать.
А если бы тогда, в 1945 году, учёным сказали: «Вы в течение двух лет это не превратили в деньги — так пошли вон»? Их работа сыграла через 70 лет, и как сыграла! Это наука. К сожалению, мы очень часто не знаем, где она выстрелит. И поэтому когда нам говорят: давайте, выберите приоритетные направления, мы на них дадим деньги, а все остальные закроем, может случиться эта самая беда. Наука, она, кончено, прогнозируема, но не настолько, насколько мы можем предположить.
Об Арктике и цене на нефть
— Сейчас уже видно, что происходят глобальные изменения климата, некоторые называют это глобальным потеплением, но это не так. Есть места, где климат становится теплее, есть, где наоборот, толща льда увеличивается. Под этим есть очень важная подоплёка — Северный морской путь. Потому что если в результате потепления он откроется, а он короче других путей из Европы в Азию больше, чем на три тысячи километров, то тогда возможно будет возить сжиженный газ прямо по нему. Тогда понадобятся газовозы: это банка со сжиженным газом и с мотором, но она сама по себе стоит больше миллиарда рублей. Таких газовозов предполагается построить около тридцати. А это за собой потащит металлургию, судостроение, науку. Если Северный морской путь удастся запустить, это даст Арктике очень большой толчок.
Вопрос, влияет ли промышленность на изменение климата, дискуссионный. Дело в том, что выбросы метана, обусловленные деструкцией мерзлоты, в сотни тысяч раз превосходят все выбросы, которые производит человечество за это же время. Я присутствовал при обсуждении Киотского протокола в Академии наук, и многие тогда очень резко выступали против того, чтобы наша страна его подписывала, но вы знаете, что мотивы бывают не только научные, но и политические.
Что касается нефти — у меня отличный, может, от многих нефтяников взгляд на эту проблему. Я считаю, что при тенденции снижения цен экономически невыгодно добывать нефть в Арктике. Это просто убыточно. Конечно, её нужно добывать, но лишь с целью отработки технологий, в первую очередь их безопасности. Вы, наверное, слышали, что несколько лет назад в Мексиканском заливе на платформе «Бритиш Петролеум» произошла утечка нефти, они заплатили тогда 11 миллиардов долларов штрафа. Но в Мексиканском заливе эта разлитая нефть была съедена микроорганизмами за два года. Представить, что в Баренцевом море или в море Лаптевых она будет съедена за какое-то исторически обозримое время, очень сложно. Поэтому я считаю, платформы, которые есть, должны существовать, отрабатывать технологии, а упор нужно делать на небольшие месторождения, которые может разрабатывать малый и средний бизнес. К сожалению, у нас в нефтяной и газовой отрасли такого бизнеса нет. Если он возникнет, тогда мы сможем разрабатывать Усть-Таркское месторождение в Новосибирской области. Таких месторождений много, но они корпорациям неинтересны. Поэтому я думаю: одна из главных задач должна состоять именно в этом. Сейчас говорят: цена на нефть, на газ упала, «Газпром» просто в панике, ему некуда девать газ. Но при этом забывают, что у нас на внутреннем-то рынке — вся Сибирь отапливается дровами и углём.
Есть парадокс, все его знают: цена на нефть падает — на бензин растёт. Я часто езжу в Техас — там всё очень просто: на бензоколонке сразу видно, на сколько упала цена на нефть. У нас её определяют, к сожалению, очень многие другие факторы. Сюда входит стоимость футболистов, хоккеистов, потому что каждый клуб покупает дорогих спортсменов, а финансируют клубы госкорпорации, и это всё входит в цену на бензин.
О «неправильных» сваях и трассах
— Поскольку науку постоянно реформируют, меняют граничные условия, естественно, всё, что раздвигает окно возможностей, мы обязательно используем. Появился федеральный закон: при академических институтах можно создавать малые инновационные предприятия. В них должна быть саккумулирована внутренняя энергия, биологически присущая в первую очередь молодому поколению. Поэтому мы создали первое инновационное предприятие, которое стало искать питьевую воду в Новосибирской области. Ведь на самом деле при всём обилии воды на земле и под землёй, питьевой довольно мало. В скважинах, которые обычно бурятся, содержится большое количество фенола. Есть специальные станции обезжелезивания. Вот в Колыванском монастыре на самом берегу Оби была большая проблема с питьевой водой, её возили за несколько километров. Наши ребята в порядке эксперимента приехали, определили место заложения скважины, и оттуда ударил фонтан чистой питьевой воды, которой монастырь уже пользуется. Другое инновационное предприятие занималось проблемами устойчивости. Одна из работ была связана с Бугринским мостом. Наши ребята там выполняли дополнительные изыскания, и определили, что одну сваю планировали поставить прямо на самом краю гранитного утёса. По нашей рекомендации её сместили, чтобы она оказалась на своём месте. Мы при этом не говорили громких слов вроде «могло привести к катастрофе», ребята очень скромные, они сделали своё дело, очень важную и полезную работу.
Наши работали и в Сочи перед Олимпиадой, когда там построили дорогу и с удивлением увидели, что она стала сползать по склону. До этого наука там была не нужна, после сразу потребовалась, надо было сказать, что делать. В Ханты-Мансийске биатлонная трасса стала по склону сползать, тоже наших приглашали.
А у нас сейчас считается, что наука — это бездельники, которые сидят на федеральном бюджете, пьют чай и занимаются неизвестно чем. Я с этим мнением часто сталкиваюсь, и таких людей очень сложно переубедить.
О «серой зоне» в науке
— Науки о жизни — сегодня основной тренд. Но я ещё раз подчёркиваю: в науке не должно быть выделенных преимуществ, иначе мы рискуем отстать. Главные наши проблемы связаны с существованием человека и как биологического вида, и как социального индивидуума. Биологическое начало ещё недостаточно хорошо изучено, уже не говоря о том, как работает мозг. У нас несколько лет назад на общем собрании Академии наук выступала директор института мозга, она рассказывала о механизмах его работы. Все они детально изучены. И в конце концов она сказала: «А как работает мозг в целом, мы не знаем». Всё-таки это синтез чего-то такого, до чего пока наука не дошла. Но пустоты же не бывает: есть оккультные науки, есть мистика, я не хочу говорить, со знаком плюс или минус, но эта область точным наукам, в сожалению, недоступна.
Есть точные науки, например, физика, есть какие-то оккультные науки — я не использую слово «лженауки». Но есть некая «серая зона» между этими двумя крайностями. Так, сейчас бурно развивается электромагнитная биология, установлены некоторые факты, связанные с воздействием очень слабых электромагнитных полей на биологические объекты. Но в этой науке не удаётся повторить эксперимент. В физике эксперимент считается достоверным, если его кто-то может повторить. В электромагнитной биологии фактов очень много, но ни один из них никто не может повторить. Это называется «серая зона» науки. Это ещё не точная наука, но сказать, что это какой-то оккультизм, тоже нельзя. Поэтому чем старше я становлюсь, тем аккуратнее использую слово «лженаука».
Когда мы будем знать всё, наука перестанет существовать за ненужностью. Иногда ко мне приходят молодые и говорят: эту задачу я решил полностью. Я отвечаю: раз ты решил эту задачу, иди работать в другое место, потому что всегда надо двигаться на новый уровень понимания, в глубину, в ширину. А если всё будет известно, зачем наука? Для этого есть техника, технологии.
О «красных» журналах и родословной
— У меня есть хобби — я коллекционирую советские журналы периода социализма, с 1917 по 1958 год. Сейчас их у меня под 900, по одному экземпляру. А всего в Советском Союзе выходило больше 10 тысяч журналов.
Я обязательно их все читаю. Когда читаешь сегодня «Советский резинщик», завтра «Красное свиноводство», потом «Охотник и боец», то, во-первых, понимаешь, что такое культурная революция: очень многие из этих журналов учили людей какому-то практическому знанию. Например, «Красное свиноводство» учило, как поросят кормить, какие там есть изобретения.
В каждой области был свой профессиональный журнал. И когда начинаешь читать, возникает из небытия очень объёмная картина того времени. Я сейчас не говорю про литературно-художественные — «Красный ревизор», «Смехач», много их было… Оказывается, например, что в 20-х годах издавали журнал мод. У меня есть кабинет, где все стены завешаны этими журналами.
Второе моё хобби — я занимаюсь родословной. У меня есть сайт, я восстановил родословную нашей фамилии, она появилась в 1530-х годах, в XVI веке. Мои предки — крестьяне, мещане, казаки, военные, священники. Сейчас моя родословная — это 3 700 человек, 22 поколения. Надо сказать, эта работа делает жизнь совершенно по-другому осмысленной. Я написал книгу об этом, правда, ещё не издал.
Татьяна МАЛКОВА
Фото Валерия ПАНОВА
«Ведомости» благодарят за содействие в подготовке материала Антона Веселова и его проект «Люди как книги»
"Серая зона" наукиВедомости Законодательного Собрания Новосибирской области, 29.09.2016