​Арктика и всё, что с ней связано, является одним из национальных приоритетов России. Но что, в свою очередь, приоритетно в исследованиях полярных территорий? Накануне выездной сессии Президиума РАН в Якутии, посвященной арктическим программам, об этом состоялся разговор с  заместителем председателя СО РАН академиком Михаилом Ивановичем Эповым.

— Арктическая тема необъятна. У неё есть чисто научный, фундаментальный аспект: глобальные изменения среды и климата. Есть аспект технологический: как извлекать, добывать, строить, передвигаться… Экологический: условия поддержания природных систем в устойчивом состоянии. И, наконец, социальная проблематика — начиная с вопроса о постоянном проживании занятого населения (на что делали упор в советское время) или вахтовом (как предлагалось в 1990-е) и продолжая особенностями полярной демографии, медицины, этнографии: как строить взаимоотношения с коренными народами арктического пояса, живущими там испокон веку, как сочетать современную жизнь с традиционной культурой и укладом. Заниматься всем этим из Новосибирска (либо другого города Южной Сибири) очень сложно. Поэтому мне представляется, что этническая проблематика — это компетенция тех регионов, где проживают аборигены Арктики.

— Давайте попробуем по каждому из названных направлений тоже расставить приоритеты…

— Если говорить о глобальных процессах, то здесь единственное, что напрашивается — это необходимость в создании представительной сети мониторинговых станций. Есть традиционный гидрометеорологический набор измерений. Отдельного и особого внимания требуют процессы генерации парниковых газов и состояние вечной мерзлоты, конфигурации береговых линий… Эта планетарная климатическая проблема имеет вполне определенный геоэкономический аспект. Я говорю о состоянии Северного морского пути: останется ли необходимость в ледокольной проводке, какая будет пропускная способность и многие другие вопросы.

— Михаил Иванович, а какие станции вы имеете в виду? Можно развернуть сеть «безлюдных» полуавтоматических измерительных блоков, можно делать ставки на круглогодичные обитаемые комплексы, как на острове Самойловский, http://www.sbras.info/photo/stantsiya-otkroisya или на возросшие возможности аэрокосмического мониторинга…

—  Эти подходы не следует противопоставлять. Должна быть и представительная сеть базовых, крупных мультидисциплинарных стационаров, и более многочисленная и плотная — обслуживаемых, а все наземные данные следует анализировать в комплексе с полученными с воздушных и космических аппаратов. Если такой «сети сетей» не будет, говорить о каком-то достоверном прогнозе ситуации бессмысленно. Точнее, это будет фантазирование вместо прогнозирования.

— Хорошо, давайте вернемся к «приоритетам внутри приоритетов».

— Второй, если так можно выразиться уже, утилитарный круг проблем — это всё, что касается разведки и добычи полезных ископаемых на морском шельфе. Я считаю, что в нынешней ситуации говорить о разработке подводных месторождений (даже если они известны) — значит сильно забегать вперед, и при этом экономический эффект будет, скорее всего, отрицательным. Подчеркну, что по-настоящему не оценены экологические риски, а именно арктические воды являются самыми уязвимыми на планете. Единичное событие здесь может привести к очень серьезному и длительному изменению среды. Разлив нефти по Мексиканскому заливу остался в головах у людей, но не в море: за несколько лет все остатки «съели бактерии». В полярных условиях на это потребуется, как минимум, несколько десятков лет.

При экономической нецелесообразности немедленного выдвижения добычи на шельф деньги надо вкладывать, прежде всего, в геологоразведку (в широком понимании этого термина). Сейчас начали активно разрабатывать ямальское газовое месторождение Бованенково, http://www.sbras.info/articles/science/novye-perspektivy-ni-vody-ni-sushi разведку которого начали финансировать ещё 40 лет назад. Это «долгоиграющая пластинка». К тому же отдача от инвестиций в разведку — понятие неоднозначное. В прежнюю эпоху деньги вкладывало государство, а сегодняшними выгодоприобретателями являются, прежде всего, корпорации, в том числе и частной формы собственности. Яркий пример — Норильский комбинат, куда за полвека вложено много и средств, и жизней… Поэтому возникает вопрос: если сегодня средства госбюджета («деньги налогоплательщиков») пойдут на разведку и прогнозирование перспективных запасов, кто послезавтра воспользуется результатами этих работ?

— Вы меня подводите к мысли, что бюджетные инвестиции в Арктику должны быть не утилитарными, а фундаментальными, то есть направляться, в основном, в науку?

— Безусловно, да. Средства на разведку конкретных участков должны направлять бизнес-структуры. Разумеется, одним бурением скважин не обойтись: необходимо научное прогнозирование, анализ. Для этого могут привлекаться (и привлекаются) наши институты, но на контрактной основе.

— Да, это тоже важная градация: что в Арктике должно делаться за чей счёт…

— Я осознанно не касаюсь военной тематики, хотя она по понятным причинам приобрела в последнее время самостоятельное значение. Армия и флот России возвращаются на полярный периметр. Это, в свою очередь, влечёт огромный технологический поток: специфические топлива и материалы, строительство, связь, медицина… В каком-то измерении «Технопром» (понимаемый широко, не только как мероприятие, но и как сообщество) направлен на решение названных задач.

Но большинство технологических, инфраструктурных проблем в Арктике носит не чисто военный, а двойной характер. Возьмём для примера коммуникации. Сегодня ясно, что любое дорожное полотно, положенное на грунт, работает недолго. Она начнет проваливаться или пучиться из-за изменения температурного режима. По идее, надо строить эстакады и поднимать дороги, как на сваях ставят дома. Это безумно дорого, но если взять интеграл за 10 лет бесконечного ремонта, то цифры могут совпасть. Все подобные вопросы следует тщательно изучать и с естественнонаучной, и с экономической точек зрения.

— Вы назвали одним из приоритетов экологию. А она в чьей компетенции должна находиться? Откуда финансирование, ресурсы?

— Это очень больная проблема. Природа не признает административных и государственных границ.  В Монголии хотят строить ГЭС — мы беспокоимся о стоке Селенги. К тому же производственная активность человека может вызывать отрицательные синергетические эффекты. Мы привыкли воспринимать синергию как нечто хорошее, но бывает и иначе. Если начинаем возводить в Арктике  большие водопотребляющие мощности (как в том же Норильске), то возможна и деградация мерзлоты, и сокращение ареалов — а то и исчезновение — некоторых местных видов, обмеление водоёмов и тому подобное.

Наука научилась прогнозировать прямые линейные изменения, но не триггерные. Вот пример: два месяца назад под Новосибирском затопило несколько тысяч дач. Сейчас вода ушла — и залила Нижневартовск, причём ещё сильнее. Волна нарастает, питаясь новыми притоками, примерно через месяц дойдёт до Салехарда. Триггер находился в горах Алтая, с Ямала его не видно. А водные артерии у нас не интегрированы, на их протяжении почти не ведется объединенных, системных исследований. Мы с директором барнаульского Института водных и экологических проблем доктором географических наук Юрием Ивановичем Винокуровым написали губернатору ЯНАО Дмитрию Николаевичу Кобылкину: давайте откроем у вас лабораторию ИВЭП и займёмся изучением ситуации по всей протяженности Обского бассейна!

Проблема уровня Байкала — тоже межтерриториальная, она не может быть решена в рамках одной Иркутской области или Бурятии. Учёные на разных берегах озера действуют, мягко говоря, не вполне согласованно. Но и макрорегион асимметричен. В Приангарье — гигантская гидроэнергетика, промышленность, крупные газовые ресурсы, а в Бурятии, по большому счёту — только аграрный сектор и месторождения твердых полезных ископаемых, причём в байкальской охранной зоне. Экологические ограничения создают препятствия и для населения, не давая вести строительство, заниматься полноценным хозяйством. Байкал и его берега очень разнообразны, поэтому и эколого-экономические обоснования управленческих решений (в частности, по охранным режимам) могут готовиться по-разному для различных местностей.

Вроде бы, интегратором исследований должно выступать федеральное Министерство природных ресурсов, но там больше заняты распределением ресурсов финансовых — между своими подведомственными организациями, и Байкалом начинает заниматься, к примеру, гидрометцентр из европейской части России. А байкальский комплекс проблем можно назвать глобальным: озеро имеет статус объекта всемирного природного наследия ЮНЕСКО. И опять же, связь с Арктикой — если на самом деле сток Ангары увеличивается, мы рано или поздно заметим это в устье Енисея, где могут усилиться обводнение, выбросы метана  и деградация вечной мерзлоты. А там сейчас нет ни одной станции, которая вела бы такие наблюдения.

— Каким тогда будет общее резюме?

— Я убеждён, что за исследование сложных, комплексных проблем глобальной важности и масштаба должно браться всё государство в целом, Российская Федерация. На этом уровне следует вкладываться в научную инфраструктуру, которая следит за состоянием огромного макрорегиона. Всё, что относится к разведке и добыче полезных ископаемых, должно находиться в орбите интересов сырьевых корпораций и развиваться за счет их ресурсов. Регионы, кстати, тоже могли бы участвовать в этом как соинвесторы, заинтересованные в последующей прибыли для перспективного развития своих территорий. Экологические проблемы, как было показано на примере Обского бассейна, должны исследоваться на уровне межрегиональных кластеров. Социальные, этнические исследования — в зоне ответственности арктических субъектов Федерации.

Беседовал: Андрей Соболевский