​Празднование Дня науки в Новосибирске, одним из основных ресурсов которого общепризнанно считается научный потенциал, в этом году ознаменовалось сразу рядом событий. 8 февраля научный центр СО РАН лично посетил президент России Владимир Путин, за неделю до этого в Технопарке Академгородка прошла форсайт-сессия, на которой лучшие умы и первые лица региона в очередной раз конструировали Стратегию развития Новосибирской области, а еще двумя днями ранее новосибирские власти объявили о новом этапе комплексного развития научного центра «Сибирский наукополис».

О том, как сегодня наука взаимодействует с государством, почему в сложившейся экономической модели известный «треугольник Лаврентьева» дает сбои и почему новый виток обсуждения стратегии развития региона и научного центра Сибири может оказаться решающим, журнал «Эксперт-Сибирь» поговорил с директором Института нефтегазовой геологии и геофизики (ИНГГ) СО РАН, доктором технических наук, профессором Игорем Ельцовым.

 — Игорь Николаевич, Институт нефтегазовой геологии и геофизики многие годы является одним из лидеров по инновационным разработкам и проектам внедрения в производство результатов научных исследований. Насколько сложно сегодня осуществляется трансфер технологий из науки в бизнес?

 — В советское время разработки ученых не коммерциализировались, они «внедрялись» в производство по государственному заказу. И был в самом этом слове некий элемент насильственности. Может быть, в частности поэтому сегодня задачи формулируются иначе: мы больше говорим об инновациях, экономическом интересе. Если есть интерес — бизнеса или государства, вызов времени — он всегда получит адекватное решение. Например, создание СО РАН 60 лет назад — это мегапроект в сегодняшней терминологии. И это был реальный вызов времени. Стоял вопрос: как развивать Сибирь, сначала Западную, потом Восточную — и в результате были созданы очень крупные успешные институты, выросли кадры, заработал один из лучших университетов мира. Это была адекватная реакция на вызов. Значительная часть открытий месторож­дений нефти и газа в Восточной и Западной Сибири сделана нашими учеными. А сегодня мы уже про Арктику все чаще в этой связке говорим.

То, что наш институт делает сегодня — это база, завтрашний день нефтегазовой отрасли страны. Но сначала работают геологи нефтяники — обосновываются перспективные территории, куда потом идет геологоразведка. Эту разведку в той или иной мере осуществляют также наши специалисты, по нашим методикам с помощью оборудования, разработанного в нашем же институте. Если говорить о наиболее успешном внедрении и коммерциализации разработок, то это, например, оборудование, которое производит новосибирское предприятие геофизической аппаратуры ЛУЧ — комплекс для исследования скважин после бурения (красивая аббревиатура ВИКИЗ). Эти инструменты разработаны в нашем институте. На российском рынке они выдержали гигантскую конкуренцию с такими монстрами геофизического сервиса, как компании «Шлюмберже», у которой более 40% мирового рынка или «Халлибертон». Производство выстояло даже в тяжелые времена. Это не новая разработка, но ее до сих пор охотно покупают не только российские предприятия и, что важно — оборудование и производится здесь, в Новосибирске.

Из других опытно-конструкторских разработок — аппаратурно-программный комплекс ЭМС, работающий по методу электромагнитного индукционного частотного зондирования (применяется в археологии и для контроля состояния подземных сооружений, поиска источника и оценки объема утечки нефтепродуктов и т. п.), универсальный интерпретационный комплекс GeoSeism для комплексной интерпретации геолого-геофизических материалов, ряд модификаций электроразведочной аппаратуры и многие другие разработки. Сегодня компании покупают эти приборы у предприятий, а институт получает заказы на разработку программных пакетов, методик, сопровож­дение. Если обобщить, наш институт делает программные и методические инструменты для нефтегазовой и индустрии и геофизического сервиса. Не все разработки выходят в тираж и получают широкое коммерческое применение, но их много.

— Сегодня в Новосибирской области актуализировали обсуждение программы реиндустриализации и выработки новой модели взаимодействия власти, науки и бизнеса в контексте общей стратегии развития региона. А какова сегодняшняя модель взаимодействия, например, ИНГГ СО РАН и регио­нальной власти?

 — Я только вчера вернулся из командировки в Салехард — вот где администрация сама идет навстречу науке, и эта деятельность достойна уважения. У них не очень большой бюджет, но очень грамотная целенаправленная политика привлечения ученых к большим вызовам Ямала. Департамент науки и инноваций активно работает, используя все возможные механизмы. Конечно, на севере своя специфика — это связано с глобальным потеплением, дегазацией Земли, выбросами газов, которые бывают там иногда катастрофическими с образованием кратеров. Там много своих проблем, и власти понимают, что, не решив их на научном уровне, невозможно развиваться дальше.

По числу научных организаций Новосибирск, наверное, лидер в Сибири, но если посмотреть на взаимодействие науки с местными властями — в настоящее время скорее мы к ним стучимся, а не они идут к нам. Недавно, правда, по устно сформулированному запросу врио губернатора Андрея Травникова наш институт совместно с коллегами из Института водных и экологических проблем и Института геологии и минералогии подготовил аналитическую записку, касающуюся анализа ситуации с паводковыми, грунтовыми и питьевыми водами. Это первый вопрос, который нам задал глава региона, и он был спровоцирован его визитом в окрестные населенные пункты, которые регулярно подтопляет. Довольно серьезная проблема. Мы предложили целый ряд мероприятий, которые начинаются образованием серьезной комиссии в аппарате губернатора с представительством от ученых и промышленности. Такая комиссия могла бы координировать работу на всех этапах, потому что очень многие сегодняшние инструменты работают разрозненно. А река Обь между тем течет по пяти субъектам Федерации и, казалось бы, скоординированность даже на этом уровне необходима. То же касается обеспечения Новосибирской области качественной питьевой водой, которой, как известно, у нас не хватает — у ученых есть свои решения, которые могли помочь региону. Но такого заказа от властей пока нет.

И это пример, характеризующий сегодняшнее взаимодействие институтов и региона в целом. Можно брать ученых за грудки и спрашивать: где ж вы были, у нас вот тут подтопляет, но если из цепочки выдернута часть, связанная с мониторингом ситуации, измерениями, организацией контроля геологического, никаких прогнозов ученые сделать не смогут. Организовать постоянное взаимодействие, комплексно решать проблему, чтобы достижения фундаментальной науки работали на регион — гораздо сложнее.

— Как раз сегодня регион вернулся к идее создания Сибирского наукополиса с обязательным внедренческим поясом. Новый треугольник — реиндустриализация: наука, власть, бизнес…

 — Идея-то не новая, но мне кажется, что сегодня она должна приобрести какие-то новые инструменты. Надо отметить, что новый врио губернатора активно ведет диалог с Сибирским отделением РАН. На моей памяти, это первый руководитель Новосибирской области, который на заседании расширенного президиума СО РАН пять часов слушал научные доклады. По итогам он сделал вдумчивое резюме и высказал намерение реорганизовать свой аппарат, чтобы сделать эффективную структуру для взаимодействия с научными организациями.

Конечно, о необходимости скоординировать действия, чтобы научный потенциал Новосибирска работал на регион, мы слышим регулярно. Но до сих пор действий было не так много, а сегодня это намерение очень быстро превратилось в документ о взаимодействии институтов и региона, подписанный с трех сторон — губернатором, СО РАН и ФАНО. Так что есть определенные ожидания.

Ведь в конце 1950-х годов в Сибири было захолустье, но была правильная постановка задачи, и появился крупнейший в стране научный центр. Идея тре­угольника Лаврентьева — наука, кадры, производство — безусловно, соответствовала тому времени и заработала. Как и внедренческая деятельность. Сегодня этот вызов по-другому звучит. Соответственно и реакция должна быть другой. Речь должна идти об интеграции, объединении всех наук и разных отраслей экономики. Время спора физиков с лириками, где физики безусловно победили, прошло. Сегодня мы понимаем, что технические инновации — тривиально. Мы доросли до понимания необходимости создания механизмов инноваций. При этом инновации в социальной, гуманитарной сфере сегодня нужны гораздо больше. Потому что стоит задача правильно организовать не только науку, но и ее взаимодействие с окружающим миром.

И почему-то мне кажется, что сегодняшний виток обсуждений новой стратегии развития Академгородка может быть продуктивным. Может быть, потому что мы доросли до понимания того, что не могут быть продуктивными отдельные сельскохозяйственная, медицинская, естественные науки — концентрация всех этих мозгов на одной территории и объединение их в единую структуру — это очень важно.

 — Но при этом, например, когда создавался Технопарк, призванный стать связующим звеном между наукой и производством, часто звучала мысль, что институты и ученые сами не понимают, зачем им эта структура, интеграция, технопарки...

 — Главным результатом труда ученого является открытие — в лучшем случае, или патент, если речь о технологическом решении. Наиболее же частый результат научного труда — это статья или книга. И они не пишутся для того, чтобы потом по чертежам, как когда-то по запискам Циолковского, технологии доросли до запусков космических кораб­лей. Но проходит время, и эти труды меняют мир. В основе сотового телефона, который сегодня есть у каждого ребенка, тоже лежит сделанное когда-то ученым открытие. Но его разработкой в гигантскую экономику занимались уже совершенно другие люди. Когда мы говорим о Технопарке, зоне коммерциализации, то нужно понимать, что для людей, делающих фундаментальную науку, не характерна коммерческая жилка, стремление материализовать идею. В этом смысле люди, которые занимаются инновациями — немножко другие. И вот организовать эту связь ученых с миром, фундаментальной науки и реального сектора с помощью технопарка Академпарка или Биотехнопарка Кольцово — это решение.

 — Современный директор института — это еще и проект-менеджер или человек науки?

 — Для меня, ученого, который всего девять месяцев назад стал директором института — это определенно выбор в ущерб своим научным интересам. ИНГГ СО РАН сегодня — это гигантский организм. Он расположен в пяти географических точках. Финансово-экономические механизмы — то, чем должен заниматься директор. Управление наукой для меня самый простой вопрос. Потому что институт, в котором работает пять академиков, семь член-корреспондентов, где есть ученые и диссертационные советы, сосредоточены лучшие мозги в области геологии и геофизики — это научное сообщество хорошо самоорганизовано. Оно будет продуцировать знание вне зависимости от внешних обстоятельств. Но нужно очень аккуратно направлять работу ученых. Регулирование интересов и привлечение их к проблемам конкретных регионов и отраслей, формулировка тех самых вызовов на понятном науке языке — это задача власти. Была задача обеспечить углеводородом страну — мы стали крупнейшей нефтегазовой державой. Сегодня 80 процентов жидких углеводородов экспортируется и в значительной степени обеспечивает доходную часть бюджета России. Сегодня нужно говорить о другом. Вызовы XXI века — это глубокая переработка, нефтегазохимия. Мы сжигаем на миллиарды руб­лей того газа, который мог бы быть с пользой применен для решения наших не только энергетических проблем.

 — Завод имени Коминтерна в сотрудничестве с вашим институтом наладил производство геолокаторов, которые помимо всего прочего используются в ЖКХ, например. Есть другие примеры разработок геофизиков, которые нашли применение в разных отраслях и были бы полезны нашему региону?

— Таких разработок много, но помимо знания, где их можно применить — на все должен быть заказ. Мало кто знает, но одна из опор Бугринского моста, например, была сдвинута на 50 метров при строительстве по результатам наших геофизических работ. Обычные методы инженерной геофизики устарели и не обладают теми возможностями, которые есть в современной науке. В нашем институте такие работы делаются методом электротомографии — специальная аппаратура для этого разработана, импортозамещающая, кстати. С помощью такой электроразведочной разработки «Скала» — аналог французского аппарата компании «Айрис», но более современный по составу и возможностям интерпретации данных — наши ребята детально исследовали дно Оби и увидели, что проектируемая опора ложится на самый край скального основания, что опасно для конструкции такого масштаба и назначения. Опора была перемещена, и теперь мосту ничего не угрожает. Таких мелких, но полезных для города и региона решений институт может предложить много. Но, к сожалению, заказа от города нет.

Если бы соответствующий департамент сказал институту — мы ищем оптимальные методы геологоразведки, например, чтобы обеспечить регион питьевой водой. Мы бы бросили туда ресурсы, разработали для Новосибирска программу, произвели необходимое количество аппаратуры и предложили региону решение проблемы. А сегодня это выглядит по-другому. Мы стучимся во все двери. А нам говорят: в утверж­денной программе уже все записано, есть рынок решений, есть нормы и ГОСТы, есть та самая устаревшая методика и аппаратура, но утвержденная! И получается так же, как в истории с Бугринским мостом. Стандартная геофизика была выполнена. Но хорошо, неизвестный мне внимательный осторожный инженер заметил, что что-то здесь не так, и мы по сути случайно оказались привлечены к проекту.

 — Где корень проблемы? Почему регио­нальные власти не могут обратиться напрямую к тем, кто имеет компетенции и может помочь, вместо того, чтобы тратить бюджетные средства впустую?

 — На федеральном законодательном уровне закреплены определенные виды изыскательных работ. Например, при проектировании строительства это работы методом вертикально-электрического зондирования. Но этот метод был изобретен более 100 лет назад, а в нормах он до сих пор закреплен, сертифицировано оборудование — и эти затраты включены в сметную стоимость. Мы объясняем, что метод старый, у нас есть новый, давайте мы вам покажем, и это сократит расходы, кратно повысит качество. Но есть закон, ГОСТы и утвержденные методики. Поэтому, конечно, к решению таких задач должна подключаться власть, которая скажет: давайте пустим туда этих геофизиков, они «обкатают» новые методы, и мы введем их в ранг закона. Такие волевые решения со стороны властей сегодня необходимы. Со своей стороны, если нужна сертификация — пожалуйста, институт выделяет на это средства. Но сертифицировать все наши разработки при таком развитии событий, когда мы не знаем, будут ли они когда-нибудь востребованы, не имеет смысла.

 — ИНГГ СО РАН активно​ сотрудничает с крупнейшими российскими нефтегазовыми компаниями, такими как «Газпром» и «Роснефть». В каких проектах сегодня участвует институт?

 — Мы сотрудничаем не только с нефтегазовым бизнесом, но и с ведущими российскими и зарубежными геологоразведочными и инжиниринговыми предприятиями, взаимодействуем с отраслевыми институтами. В основном это проекты, касающиеся подготовки сырьевой базы и направлений развития сырьевой базы традиционных и нетрадиционных источников нефти и газа в России, обоснование формирования новых центров добычи нефти и газа. Есть проекты, связанные с геофизическим оборудованием, новыми методиками поиска и разведки месторождений. К примеру, разрабатываем методики и алгоритмы использования беспилотных летательных аппаратов в условиях Арктики, освоение которой сегодня — новый вызов времени.

Заказы «Газпрома» преимущественно носят не геологоразведочный, а технологический характер — им необходимы разработки, связанные с износом оборудования, анализом примесей в извлекаемом газе и решением многих других сопутствующих задач. Например, один из заказов методологически был сформулирован так: проанализируйте нам достижения СО РАН за 50 лет и лучшие решения подготовьте к реализации в рамках НИОКРа. И такая работа была сделана — наш институт был исполнителем, но мы работали с двумя десятками других институтов СО РАН. Это были разработки по механике, гидродинамике, химии, безопасности, полярной медицине. В результате было отобрано сто проектов, которые укладываются в стратегию развития Газпрома — а это очень емкий документ — и компания планирует их постепенно включать в программу финансирования. Сегодня мы такие проекты уже выполняем. Еще раз замечу, эти проекты основаны на научных разработках СО РАН, которые годы пролежали в отчетах.

Оказалось, что для того, чтобы эти разработки стали нынешним днем газовой индустрии, достаточно на небольшой бюджет собрать междисциплинарный коллектив, привлечь грамотных ученых, а также экономистов. И такая коман­да была создана, мы пять лет в таком формате взаимодействуем с «Газпромом». Какой напрашивается вывод? Если власть или бизнес обратятся сегодня к любому директору института — они получат массу предложений, многие из которых имеют уже проектную основу — то есть, оценку ресурсов, необходимую для внедрения и реализации, обоснование эффективности. У нас по всем направлениям деятельности «на полках» лежат сотни разработок, которые можно завтра запускать по так называемой инновационной спирали. Но такого заказа, подкрепленного инструментами поддержки, к нам не поступает.