Представители поколения Y не спешат вступать в брак,
дольше учатся, часто меняют место работы, меньше курят и пьют. Такие
выводы сделал заведующий лабораторией экономико-социологических
исследований Высшей школы экономики доктор экономических наук Вадим
Валерьевич Радаев, опираясь на данные опросов более 250 тысяч
респондентов. Мы поговорили с социологами о том, почему старшим бывает
трудно понимать и общаться с новым молодым поколением.
Социолог Макс Вебер говорил, что социология как наука всегда оперирует
идеальными типами, конструкциями «как это может быть». Реальный тип —
это то, как есть. Прежде всего, миллениалы и центениалы — это условные
значения, идеальные типы. Первые входили во взрослую жизнь в 2000-е,
когда не было ни социальных переломов, ни крупных реформ, но был
интернет и благополучие, а вторые вообще не застали доцифровую эпоху.
Вадим Радаев провел границы между поколениями не по годам рождения, а
по периодам взросления (impressionable years). Это условный промежуток с
17 до 25 лет, когда человек наиболее восприимчив к социальным
изменениям.
Карл Мангейм, социолог:
«Быть современниками — значит подвергаться одинаковым влияниям, а не
просто проживать в одном и том же хронологическом периоде».
Статистика говорит о том, что нынешние молодые люди сильно отличаются
от своих предшественников в этом же возрасте. Доля миллениалов, которые
«не хотят взрослеть» — предпочитают дольше учиться, позже выходят на
рынок труда, вступают в брак и заводят детей, — гораздо выше, чем у
реформенного поколения. Из-за этого их нередко упрекают в инфантилизме.
Преподаватели, в том числе сам Вадим Радаев, не понимают, как учить тех,
кто предпочитает дайджесты длинным сложным текстам. Но есть и тренд,
который вряд ли способен вызвать осуждение. До этого каждое последующее
поколение потребляло больше алкоголя, чем предыдущее. Миллениалы же пьют
меньше, чем те, кто вырос в период реформ и застоя. Еще один
неожиданный поворот: скачок количества людей, активно пользующихся
смартфонами, произошел у реформенного поколения.
Откладывание «взросления»
«Гипотетически мы можем сказать, что каждое поколение — производное от
доминирующего средства массовой коммуникации. С момента появления
печатной книги начинается эпоха Гутенберга, которая формирует линейный
тип мышления. Мы читаем книгу слева-направо, страница за страницей, от
начала до конца; так же мы воспринимаем кинофильм, если он сделан в
классических традициях, слушаем лекцию. Культура и тип социальных
отношений есть производное от книги. Мысли, речь, видение эволюции,
образ жизни — всё линейно. Электричество и электронные медиа изменили
механизмы производства, перемещения (мобильности), получения информации,
образования, труда. Если сам принцип линейности отсутствует, о каком
взрослении можно говорить? Понятие, наиболее соответствующее
современности, — это становление, процесс без четко обозначенного начала
и конца», — подчеркивает научный сотрудник отдела социальных проблем
Института экономики и организации промышленного производства СО РАН
кандидат социологических наук Вячеслав Юрьевич Комбаров.
«В теории постмодерна часто сравнивается то, что было, с тем, что
стало. На Западе при капитализме и у нас при социализме институты
обеспечивали слаженную и гарантированную жизнь человеку, и он был более
расслабленным, послушным, — поясняет доцент кафедры общей социологии
экономического факультета
Новосибирского государственного университета
кандидат социологических наук Ирина Александровна Чудова. — Как не
слушаться? Раньше стремились “врастать”, покупая дом или квартиру,
сейчас человеку постоянно надо решать, как жить, когда ему никто не
поможет. Человек становится другим».
По словам Ирины Чудовой, откладывание вступления в брак — это старая
история. «Демографически это действительно так. Мне кажется, это как раз
отвечает общему стремлению в каком-то смысле не брать на себя
обязательства. Удовольствие от жизни вне каких-то необходимостей очень
притягательно. Когда это становится общим, то отдельный частный человек
видит, что все откладывают, можно не торопиться вступать в брак. Раньше
пропагандировались семейные ценности, было очень большое социальное
давление, которое подстегивало, и сейчас оно ослабевает».
«Есть еще эффект рационализации: ты можешь для себя очень красиво всё
объяснить, а старшие тебе скажут: “А мы женились и не боялись”, у них не
было вариантов из-за постоянных “надо” и “пора”. Сейчас, наоборот,
могут сказать, что ты слишком рано вступаешь в брак. Все эти вещи
пересекаются, и образуются новые практики и представления. Уже можно
точно сказать о том, что молодежь откладывает вступление в брак и позже
заводит детей, но однозначно это трактовать я бы не стала. Я бы отделила
личную жизнь от всего остального, а не обобщала. Миллениал — это не
знак зодиака, ты не можешь посмотреть, к какому из них ты относишься, и
всё про себя понять», — уточняет Ирина Александровна.
«Они не читают»
«Социолог
Жан Бодрийяр критикует современные теории информации и коммуникации за
то, что они никак не связаны с производством смысла. Есть гипотеза: чем
больше информации порождают СМИ, тем в меньшей степени они порождают
смысл. Увеличение информации убивает смысл. Происходит нагнетание
информационного шума, за которым уже невозможно различить то, о чем
говорится. Создается огромный мыльный пузырь, а реальное означаемое
скрыто, люди забывают по поводу чего идет дискуссия, сам процесс
говорения и включенность в него приобретают первостепенное значение,
замещают собой предмет, о котором рассуждают. Смысл дискуссии сводится к
тому, чтобы она продолжалась, симулировала поиск смысла и истины.
Теоретик медиа и коммуникации Маршалл Маклюэн в связи с этим говорит,
что современная молодежь возвращается в эпоху варварства, в племенное
состояние общества, к трайбализму. Мы фактически пребываем в состоянии
первобытного человека, находясь в позиции охотника-собирателя. Основным
мотивом нашей деятельности стал именно избирательный поиск информации.
Смартфон — современная палка-копалка, которая позволяет нам сбивать или
раскапывать что-то неважно как, главное больше, интенсивнее, открывая
всё большее пространство», — говорит Вячеслав Комбаров.
«Получается, что поколение сетевых электронных медиа в условиях
множественности источников информации и данных интуитивно и быстро
улавливает смысл. В этом проявляется нелинейный характер понимания и
постижения смысла. То есть смысл не открывается в процессе чтения
длинных текстов, а схватывается сразу из квантов информации. Когда Вадим
Радаев говорит, что он впадает в состояние прострации по поводу того,
что молодежь вообще ничего не хочет читать, то это не новость. Сегодня
появилось такое понятие, как квантификация информации, существует уже
совсем другой механизм ее получения. Это сводится к тому, чтобы
потреблять информацию небольшими массивами, фактически скользить по
заголовкам новостей и научных текстов, чем и занимается молодежь. Когда
мы видим человека, который постоянно сидит со смартфоном в руках, то он
являет собой пример обращения с информацией по принципу “отскакивания”
от одного ее источника к другому. Цифровые медиа в этом смысле
способствуют увеличению человеческой рефлексивности и индивидуальности,
препятствуют слиянию человеческого сознания и объекта восприятия.
Миллениалы не читают привычные книги опять же потому, что не привыкли
действовать линейно. Порождение смыслов происходит по-другому: не через
поэтапное связывание, нанизывание, а через выявления новых смыслов на
пересечении чуждых явлений, объектов, практик. Это не значит “нахватать
отовсюду”, а породить или сконструировать новый смысл какой-то
совокупности данных. Книги Маклюэна, Бодрийяра или Джойса — это примеры
книг-лабиринтов, сделанных из отдельных фрагментов, общий смысл которых
открывается взору читателя именно на пересечении смыслов между частями, а
не выводится из последовательности сюжетов или фрагментов. Книга
начинает “светиться” смыслом уже тогда, когда вы прочли несколько
эпизодов, а не весь текст; более того, эти фрагменты можно читать в
любой последовательности и производить новые смыслы», — рассказывает
социолог.
Ирина Чудова говорит, что если молодому человеку сложно себя
замотивировать на чтение большого текста, то это еще не значит, что всё
потеряно, и теперь он способен усвоить только готовую выжимку. «Людям
нравится думать, но они не хотят читать объемную бумажную книгу. Если
книги нет онлайн, то ее скорее всего не прочитают. А есть ряд текстов,
которых нет в электронном виде. Как преподаватель я постоянно придумываю
какие-то ловушки и дополнительные задания для студентов, чтобы побудить
их к чтению: например, есть замысел за дополнительные баллы устраивать
“ретро-дни”, чтобы они ходили в читалку и брали книги. Сейчас отдельная
задача преподавателя почти любой дисциплины — формировать вкус и
критическое суждение о том, что качественно, а что — нет. Потому что
информация буквально “набрасывается” на тебя. Всегда видно, какой
студент готовился к семинару по книге, а какой — по непонятному
источнику из интернета. Когда спрашиваешь, кто автор какого-то суждения,
то его обычно назвать не могут. В наших силах отслеживать, что читают
студенты и прививать вкус к хорошему. Доступность интернета —
особенность поколения, но с ними можно научиться работать».
«Они постоянно в своих телефонах»
«Маршалл Маклюэн использует миф о Нарциссе для объяснения механизма
взаимодействия человека с медиа. Человек не осознает, что телефон — это
часть его самого, но при этом видит в нем свое отражение. Происходит
“короткое замыкание”: информация между человеком и его отражением
начинает циркулировать постоянно, без остановки. Децентрализированные
медиа “распыляют” самого человека как субъекта, и он существует во
времени и пространстве глобально, но это требует постоянного вовлечения.
Для того чтобы “быть” сегодня, нужно быть онлайн постоянно. Это
онтологичная модель видения мира, участия в мире. Только благодаря
включенности в онлайн мы осознаем свою социализированность,
интегрированность и значимость — базальные потребности человека.
Основные механизмы принадлежности сегодня — это вовлеченность в
определенные каналы коммуникации. При этом получается, что субъект не
просто постоянно онлайн, а он онлайн везде, в масштабах планеты», —
отмечает Вячеслав Комбаров.
«Мы проводили исследование социальных сетей, взяв за основу и
адаптировав научно-популярную теорию педагога Марка Прэнски о “цифровых
аборигенах” и “цифровых иммигрантах”. Прэнски рассматривал в своей
статье пользование компьютером, а мы решили изучить поведение в
социальных сетях. “Иммигранты” — это те, кто взрослел, когда социальных
сетей еще не было, а интернет только начинался. “Аборигены” взрослели в
двух параллельных мирах: социальных сетях и живом общении, — отмечает
Ирина Чудова. — Использование интернета и социальных медиа прочно
встроилось в их повседневную жизнь: симптоматично, что момент
регистрации они практически не помнят. Мы сравнивали то, как они
понимают соцсети, есть ли там какой-то поколенческий контур. Обнаружили
приметы аборигенов и как они могут отличать “чужих”. Конечно, граница
подвижна: человек, которому 35 лет, будет “аборигеном” на фоне
60-летнего».
Как рассказывает исследовательница, «пришельцы» со своими правилами,
привычками и манерой разговаривать переехали в соцсети, как будто
человек иммигрировал в другую страну. «Они себя проявляют как
ретрограды, “говорят с акцентом”. С помощью двух других методов мы
обнаружили языковые отличия: переписывались в чате, затем эти же вопросы
задавали офлайн и сопоставляли ответы. “Аборигены” онлайн именно
говорят, а не пишут. “Иммигранты” в основном пишут. На один и тот же
вопрос “абориген” ответит кратко и сжато, как будто он чатится, а
“иммигрант” пишет настоящее письмо. Устная среда для него роднее.
Представление об орфографии и пунктуации тоже разное: “иммигранты” за
этим следят, а для тех, кто живет в онлайн-среде, это как устная речь, в
которой нет знаков препинания. “Иммигранты” переносят этические и
другие нормы из офлайна в онлайн. То есть мы не можем оскорблять
человека, не должны перебивать, нужно отвечать на сообщения. Для
“аборигенов”, наоборот, ругаться — это классно, можно проигнорировать,
можно удалить из друзей. Они говорят о том, что есть другой кодекс
правил для онлайн-общения».
В исследовании был вопрос о том, почему люди ставят лайки. «Иммигрант» к
этому подходит по старинке, скорее как к обозначению симпатии,
воспринимает лайк как комплимент. «Аборигены» в основном ощущают
принудительность лайков со стороны соцсетей: ты должен его поставить
своему другу, вариантов нет. Получается, что интернет как сфера свободы
стал сферой несвободы, появилась принудительность. Я вышел в это
пространство, значит, должен лайкать. «Это означает, что в сообществе
складываются правила, которые давят на человека, и в итоге он уже не
делает выбор. Некоторые “аборигены” говорят: “Пришли мои родители, они
ведут себя неподобающе”. Родители пытаются комментировать “аборигенов”,
лезть, на что те ограничивают приватность. Это другой мир, здесь так
нельзя», — комментирует Ирина Чудова.
«Длинные
посты пишут только “иммигранты”, а “аборигены” зачастую дистанцированы,
они занимают позицию ироничного наблюдателя. Хотя это распространяется
тоже не на всю молодежь. Есть молодые люди, которые так укоренились в
соцсетях, что идентифицируют их как свою жизнь, а есть те, кто
воспринимает их исключительно как средство, реже туда заходят. Люди
по-разному ведут себя, могут образовывать отличающиеся друг от друга
сообщества. Можно встретить в интернете перепалки, троллинг со стороны
“аборигенов”. Возраст здесь не абсолютен. Айтишники и сммщики
(специалисты по маркетингу в социальных сетях) могут быть старше, но в
силу своей профессии понимают все мемы (картинки с шутливым текстом из
интернета) и “говорят без акцента”. Профессия разрушает абсолютность
поколенческих делений и взглядов на жизнь. Получается, что возраст не
всегда решающий фактор. В исследовании мы столкнулись с тем, что как
будто бы выстраиваются границы поколений, и люди не могут их перейти:
“Вы никогда нас не поймете, у нас свои правила”. Мы полагаем, каждое
поколение, равно как и каждый индивидуальный жизненный опыт, интересны и
своеобразны. Говорить о том, что какое-то поколение более свободное и
продвинутое, было бы несостоятельно», — рассказывает Ирина
Александровна.
«Они всё критикуют»
«Есть такое мнение, что сегодня миллениалы качают права, будучи
студентами, но опять же не все, — подчеркивает Ирина Чудова. — Как
преподаватель я ощущаю, что у людей исчезает исполнительность. Допустим,
я даю студентам задание, которое уже много лет не меняется: сделать
доклад по определенной форме. Им неприятно, что за них что-то решили,
они это принимать не хотят, несмотря на то, что в задании есть выбор,
можно проявить себя. С каждым годом всё чаще я слышу вопросы наподобие:
“А почему столько баллов, а не столько?” Когда я прошу писать какие-то
задания от руки, это встречается волнениями и бунтами: “Зачем от руки,
если можно по почте выслать?! ” Мой сын носит в рюкзаке Конституцию
Российской Федерации и говорит: “Если что, я всегда готов!” Да, это
есть, но как это изучить? У меня пока нет сформулированных
предположений, почему они таковы. Теория поколений очень абстрактна и
противоречива. Резонно посмотреть на их старших братьев и сестер, на
родителей. Может, новое поколение раздражает их молчание, усталость,
разочарованность, и такое поведение — ответная реакция. Можно
предположить, что как раз интернет и соцсети как интерактивная платформа
привили привычку, что ты всегда можешь где-то вещать, начать прямой
эфир или написать пост в любой момент. Представление о том, что тебя
могут услышать всегда, ты можешь что-то доказать кому-то (даже если это
будет просто перепалка), можешь прозвучать. Они хотят свою жизнь
демонстрировать всем, у них с этим нет таких проблем, как у взрослых.
Если это не пройдет с возрастом, то значит, формируется какой-то новый
тип человека, который не смущается показывать свою жизнь в соцсетях. Мне
кажется, технологии меняют людей, причем и взрослых тоже. Только
взрослые несут с собой багаж опыта, отчего по-другому реагируют».
«Солидарность сейчас особенная, часто демонстративная. Это какой-то
такой эффект толпы: все ставят лайк тяжелой ситуации, выражая таким
образом сочувствие, но воплотится ли это в действия, реальную помощь —
большой вопрос. Когда солидарность перерастает в активность, то это
вызывает восторг, значит, интернет действительно работает как среда для
гражданского общества, люди видят проблему и бегут ее решать. Вот тут я
не уверена, потому что создается впечатление, что они просто
развлекаются. Несложно написать: “соболезную” или прислать смайлик, ведь
это всего лишь движение пальцев, а рисковать своей жизнью или карьерой и
спасать кого-то — другое дело. У меня есть молодые знакомые, которые
занимаются волонтерством. Часто такие люди очень публичны: каждый шаг
или каждое волонтерское мероприятие должно быть запечатлено, он от этого
получает лайки и подписчиков. Вроде бы и солидарность, но есть такой
эффект, что люди строят свою репутацию, а не просто помогают.
Демонстрация в интернете меняет многое, мне кажется, в поведении людей. В
нашем российском контексте возникает политическая активность, протест
со стороны молодежи. Было бы любопытно понять ее. Тут может быть сильная
поляризация: кто-то из миллениалов готов присоединиться, кто-то — нет.
Социолог Карл Мангейм говорил, что самое интересное — изучать аспекты, в
которых люди одного поколения друг с другом спорят, возникают смысловые
полюса», — рассказывает исследовательница.
«Исследования, которые мы проводим с моими студентами, показывают, что
молодежь действительно больше склонна к децентрализации и склонна
ставить под сомнение очевидности. И вот этот новый тип политического
участия — “сбегание в кучку” по какому-то конкретному поводу. Это тоже
трайбалистический тип человека по Маклюэну. То есть не какая-то
общественная структура или институт, не классовая и не буржуазная
революция, а “племенные набеги”. Моя точка зрения: всё связано с
доминирующим типом коммуникации. Молодежь — не группа, не возрастная
когорта, а ситуативные сообщества. Мы видим в этом смысле, как смартфон и
социальные сети меняют поведение и тех, кого мы к молодежи точно
отнести не можем. Они появляются и распадаются, как “племена”, которые
“охотятся” за чем-то, в данном случае — за информацией. Если есть
какой-то инфоповод в социальных сетях — собрались, побежали, сделали,
рассыпались, а потом снова объединились. Когда первобытному племени
что-то угрожало, оно собиралось, а всё остальное время никто не
интересовался жизнью друг друга, каждый сидел (я, конечно, утрирую) в
своей хижине или пещере. По сути, мы вернулись к племенному варварскому
обществу, но не в отрицательном смысле, просто это новый тип, новый этап
приспособления человека к вызовам. Классический тип культуры, созданный
печатным станком, письменностью, книгой, себя исчерпал. Происходит
сжатие пространства, это явление Маклюэн называет “глобальной деревней”.
Отдаленные друг от друга географические пространства воспринимаются как
близкие посредством спутниковой связи, интернета. Когда мы смотрим
новости о том, что происходит в Москве, то воспринимаем их как
происходящее у себя дома», — поясняет Вячеслав Комбаров.
В теории поколений существует множество классификаций. Та, в которой
есть поколения X (реформенное), Y (миллениалы) и Z (центениалы),
ожидаемо стала мэйнстримной благодаря своей простоте. Одних лишь
статистических замеров недостаточно, и сегодня нам остается только
рассуждать о том, почему эти поколения таковы, какими они вырастут и как
изменят мир. Можно относиться к миллениалам с презрением и называть их
«поколением Питера Пэна», а можно прислушаться к социологам и не
приводить всех к общему знаменателю, учитывая приметы поколения, не
понимать их буквально, а как некоторые тенденции к размышлению.
Мария Фёдорова
Фото предоставлены исследователями, графики и анонс — из открытых источников
