В контексте Сибири — это не метафора и не преувеличение. Ускоренное
заселение нашего региона началось примерно 125 лет назад благодаря
строительству и развитию Транссибирской железной дороги.
Фактором, усиливающим массовое перемещение крестьян из европейской
части России в Сибирь, стало проведение аграрной реформы 1906 года
министром внутренних дел Российской империи Петром Аркадьевичем
Столыпиным. Это преобразование было направлено на слом архаичной
крестьянской общины и способствовало появлению широкого слоя
крестьян-собственников.
Если для европейской части России началом новой эпохи расцвета —
экономического, промышленного, культурного и научного роста — послужила
отмена крепостного права в 1861 году, то для Сибири это событие имеет
второстепенное значение и не стало толчком к бурному развитию. Однако
жизнь региона значительно трансформировалась с появлением Транссибирской
железной дороги.
«В 1890-е годы строится Транссиб. Уже к середине девяностых годов
дорога соединяет, по крайней мере, Западную Сибирь и даже Иркутск и
европейскую часть России. Жизнь Сибири начинает на глазах меняться
просто за счет того, что сюда можно быстро доехать. Активнее проникают
всякие новшества — новые привычки, новые вещи, товары из столичных
магазинов; в свою очередь из Сибири на запад начинают вывозить то, что
прежде не возили. Развивается производство хлеба, причем на продажу, а
это тянет мукомольную отрасль, а за ней и другие отрасли промышленности.
Именно тогда растет маслоделие — появляются тысячи кооперативов,
возникает «Сибирский союз маслодельных артелей», быстро ставший одним из
влиятельных кооперативных объединений не только в России, но и в
Европе», — рассказывает старший научный сотрудник
Института истории СО
РАН кандидат исторических наук Алексей Константинович Кириллов.
Столыпинская аграрная реформа и столыпинское переселение
В 1906 году была принята серия указов Столыпинской аграрной реформы,
закрепляющей за крестьянами право на выход из общины вместе с землей,
независимо от воли общины. Это позволяло им зафиксировать за собой
участок земли, говоря современным языком — получить ее в собственность и
вести на ней хозяйство по своему усмотрению.
Община — это объединение крестьян с общей ответственностью по налогам и
самоуправлением. Устройство общины подробно прописывалось в
законодательстве. Территориально могло совпадать с одной крупной
деревней или несколькими поменьше. Членам одной общины выделялся
земельный надел, который они распределяли между собой по числу мужчин:
при рождении мальчика семья получала участок, со смертью мужчины —
лишалась. Надел каждой семьи состоял из отдельных полос в разных полях —
так появлялась знаменитая чересполосица, возникавшая в первую очередь
из стремления достичь равенства наделов. Полосы могли быть узкие, в
некоторых местностях ширина не превышала 0,5 м, что сдерживало
применение колесных сельхозмашин. Севооборот тоже был общий — как
правило, обычное трехполье, и тем, кто хотел ввести какие-то новшества,
нужно было согласовывать свои планы с общиной. На поля под паром или с
убранными посевами порой выпускался скот, и чьи-то «оригинальные» полосы
обязательно бы пострадали.
Другим аспектом реформы стало предоставление крестьянам права получать
паспорта на тех же условиях, что и другим сословиям (мещане, дворяне,
купцы), права выбора места жительства. Всё это облегчало возможность
искать лучшей доли в сибирских землях. Столыпинское переселение по
большому счету не является частью аграрной реформы: в большей степени
это следствие развития железной дороги. Освоению новых пространств
способствовали и распоряжения правительства о предоставлении
переезжающим льготного переселенческого тарифа, путевых и
домообзаводственных ссуд. Однако жизнь на первых порах у переселенцев
была не сахар: обустроиться было трудно, поэтому сначала они нанимались
батраками к местным крестьянам. А при выходе из батраков — в попытках
наладить собственное хозяйство, в частности запахать землю — между
старожилами и новичками возникали конфликты, если у последних не было
документов на причисление к селу.
Конфликты переселенцев и старожилов
На примере такого столкновения, произошедшего более ста лет назад в
селе Сартаково Томской губернии (нынешний Коченёвский район
Новосибирской области), можно близко познакомиться с крестьянством, его
внутренними взаимоотношениями и взаимодействием с властью.
«Стычки между переселенцами и старожилами интересны тем, что позволяют
присмотреться к тогдашнему обществу. Мы говорим “Россия”, мы живем в
России — но и сто, и тысячу лет назад люди жили в России, и кажется, что
они были в общем-то теми же, что и сейчас. На самом деле сознание
человека за это время сильно изменилось, и те, кто жил сто лет назад,
значительно отличались от нас сегодняшних. Очень важно понимать на какой
основе существовало тогда общество, в частности потому, что именно
крестьяне дореволюционной закалки в 1930—1940-е годы воплощали “великие
стройки” первых пятилеток, совершали подвиги во время Великой
Отечественной войны», — подчеркивает А. Кириллов.
Своеобразной исторической лупой, позволяющей разглядеть жизнь крестьян в
Сибири, стали документы Томского архива. Из ходатайства переселенцев,
донесений крестьянского начальника, телеграмм старожила деревни
Сартаково Нестера Калягина, постановления Томского губернатора и других
свидетельств вырисовываются контуры долгоиграющего (1909—1916 гг.)
конфликта, закончившегося убийством двух человек, переселенца и
старожила, и выдворением приезжих из деревни Сартаково. Что же
происходило?
Говорят переселенцы
В одном из первых документов — прошении сенатору, ревизующему
правительственные учреждения в Сибири от 9 октября 1911 года,
переселенцы поселка Сартаково просят наделить их землей. Они в красках,
жалостливо описывают свое бедственное положение: не приписаны к селу (а
значит, и земли за ними не закреплено). «Мы кое-как устроились —
отведенные усадебные места у нас отбирают, городьбу разбирают,
складывают туда свой лес», — говорится в документе. Люди упоминают, что
обращались уже неоднократно к сенатору: «Картину безвыходного положения
наших доверителей мы имели честь описывать вашему сиятельству несколько
раз», и к губернатору: «Прибегали с просьбою и к его превосходительству
Томскому губернатору — обещал разобраться и сообщить нам о результатах,
до сих пор нет ответа». Переселенцы утверждают, что в их безвыходном
положении виноват бывший крестьянский начальник 4-го участка
Барнаульского съезда, «способствовавший запутыванию материалов сего дела
и придерживавший все получаемые на наше имя ответы», и надеются на
изменения, поскольку «ныне начальник этот уже не служит, и весьма
возможно, что новый нас поддержит».
«Чтобы причислиться к селению, нужно было получить соответствующий
документ — приемный приговор, без этой бумаги у приезжего не было
никаких прав. Однако на практике существовала такая тонкость: если
человек уже обзавелся хозяйством (хотя у него и не было приговора), и в
этот момент проводится землеустройство в селении, приходят землемеры,
определяют границы наделов, то переселенец, хоть и не причисленный, но с
хозяйством, имеет право остаться», — объясняет Алексей Кириллов.
Из других документов можно понять, что «наши» переселенцы не имели
хозяйства на момент обмежевания, но по ошибке были казенной палатой
приписаны к селу Сартаково. Эту ошибку быстро заметили, и раньше, чем
начался пахотный сезон, исправили. Но у приезжих появилась зацепка:
документ, что они были причислены когда-то, и в своих прошениях они
настойчиво повторяют, что у них есть юридические права. Прекрасно
понимая, что права, по сути, фиктивны, вновь прибывшие стараются
закрепиться силой, раз из раза повторяя и старосте, и уряднику, что
никуда не уйдут.
Следующий поворотный момент конфликта отражается в документах июня 1915
года и фиксирует мнение старожилов деревни. Это телеграмма
сартаковского крестьянина Нестера Калягина губернатору Томской губернии и
протокол дознания крестьянского начальника по жалобе Сартаковского
общества на непричисленных крестьян.
Говорят старожилы
Телеграмма: «ПРОЖЫВАЮЩИИ В ДЕРЕВНЕ САРТАКОВО ФЕДОСОВСКОЙ ВОЛАЗТИ
БАРНАУЛЬСКОГО УЕЗДА НЕ ОБЩЕСТВЕННЫЙ ВАСИЛЬЕВ И МАСАЛОВ ОПЯТ САМОВОЛЬНО
ЗАЧАЛИ РАСПАХИВАТ ОБЩЕСТВЕНУЮ ЗЕМЛЮ ВЫЗЫВАЯ ЕТИМ СИЛЬНОЕ ВОЗБУЖДЕНИЕ
ОБЩЕСТВА ВО ИЗБИЖАНИЕ НАСИЛЬСТВЕННЫХ ДЕЙСТВИЙ БЛАГОВОЛИТЕ РАСПОРЯЖЕНИЕМ
УПАЛНОМОЧЕНЫЙ ОБЩЕСТВА ДЕРЕВНИ САРТАКОВО НЕСТЕР КАЛЯГИН» (авторская
орфография сохранена).
Выдержки из протокола: «Крестьянин Лаврентий Борзенков показал: недели
две тому назад Мосолов [переселенец] сказал: “Скажи мужикам, чтобы не
ездили на пашню, а то убью, хоть 10 человек”. Ефрем Огиенко: “В апреле
месяце я увидел, что сын [переселенца] Васильева Никанор (20 лет) сеет
на моей земле, и когда сказал, чтоб не сеяли, то он ответил: “Молчи
покуда жив”».
Почему же старожилы терпели целых шесть лет, а потом вдруг разразились телеграммой самому губернатору?
Оказывается, непричисленные крестьяне запахали около 45 десятин
общественной земли, часть которой не просто находится в «резерве» (не
входит в чьи-либо наделы), а постоянно возделывается старожилами. Это
уже смертельная угроза для местных — не выжить в результате недостатка
продовольствия.
Действие и бездействие власти. Почему?
Даже после столь явных свидетельств нарастающего напряжения власть
продолжает спускать ситуацию на тормозах. И лишь вооруженный конфликт, в
результате которого погибли два человека (старожилы пришли прогонять
переселенцев, один из которых замахнулся ножом, «коренной» сартаковец
Нестер Калягин выстрелил и убил его из ружья, а брат убитого зарубил
Калягина косой), приводит к появлению распоряжения губернатора о
выдворении переселенцев под усиленной охраной. Приезжие не попали в
тюрьму, им просто приказали убираться за пределы губернии.
Мы видим, что власть, в частности губернатор, по каким-то причинам
бездействует, хотя знает о зародившемся конфликте с самого начала.
В чем причина такой своеобразной слепоты?
«Местные представители власти, те, кто близко общается с крестьянами —
урядник (нижний полицейский чин), крестьянский начальник (низовой
деятель губернаторского аппарата) — единогласно утверждают, что
переселенцев нужно убирать немедленно, высылать принудительно, и требуют
вооруженную силу для исполнения этого решения. Начальники, от которых
зависит принятие и исполнение этих запросов, те, на ком лежит
ответственность — исправник (начальник всей уездной полиции) и
губернатор, уже рассуждают более осторожно, они говорят: «А что же вы
сразу их не прогнали? Вы, наверное, пользовались их услугами... Вы
теперь сами виноваты, надо было их сразу не пускать», — рассказывает
Алексей Кириллов.
Выглядит так, будто губернатор боится нескольких приехавших мужиков. Конечно, нет!
Но, во-первых, ему не хочется прослыть притеснителем крестьян в глазах,
например, либеральной прессы, и он, безусловно, думает о своих
интересах.
Во-вторых — есть давняя традиция, явная уже в 1880-х годах, суть
которой в том, что сибирские власти действуют не формально, по закону, а
стараются как-то поддерживать переселенцев, понимая, что Сибирь надо
заселять, а не прогонять людей, которые приходят.
«Таким образом, мы видим, что власть руководствуется не буквой закона, а
более широкими соображениями. На контрасте с наказанием политических
противников, где она показывает себя решительной, жесткой и даже
жестокой, когда речь идет о решении какого-либо бытового вопроса, власть
оказывается не такой уж всепроникающей и старается поменьше брать на
себя и побольше оставить людям», — продолжает Алексей Кириллов.
Крестьяне — двигатель дореволюционной России
И это логично вяжется с общим укладом жизни, при котором вся вселенная
стоит на крестьянах. Как у Салтыкова-Щедрина в «Повести о том, как один
мужик двух генералов прокормил». Соотношение, конечно, не такое —
крестьяне в то время составляли, по крайней мере, 3/4, если не 4/5
населения, плюс мещане, образ жизни которых ненамного отличается.
«Это люди, на которых держится страна, и они это хорошо осознают.
Понимают: если я сейчас пойду погуляю, а не возьмусь за плуг и не буду
пахать, то не пройдет и полгода, как я сам и моя семья — все мы подохнем
от голода. Совершенно прозаически», — замечает историк.
Подобная угроза совершенно конкретна: каждые десять лет случался
крупный неурожай, который граничил с голодом или переходил в него. Это,
конечно, далеко не тот катастрофический голод, случившийся в 1930-х в
результате коллективизации, но тем не менее постоянная угроза не выжить.
«Крестьяне были очень самостоятельны, что важно и для дореволюционной
России периода капитализма, и для следующих десятилетий. Люди
крестьянской закалки, по сути, и были двигателем, обеспечившим
выдающийся успех нашей страны в то время. Они помнили поговорку “как ни
верти, а дело верши”, и лишь постепенно система их перевоспитывала в
духе того, что главное — слушаться партию, и если начальник тебе
прикажет, то надо выполнять даже то, что ты сам считаешь неправильным», —
заключает А. Кириллов.
Надежда Дмитриева
