Одну из причин разрыва между наукой и экономикой назвал заместитель министра науки и высшего образования Сергей Люлин: в стране нет отраслевой науки, потому что она не получала поддержку после распада СССР. В результате фундаментальная наука развита, а прикладная — нет. Внимание ей уделяется, например, один из показателей нацпроекта «Наука» — число заявок на получение патентов на изобретения. Доля инновационной продукции, созданной на основе российских патентов, растет — она увеличилась с 0,6% в 2018 году до 1,09% в 2019 — но остается очень невысокой, и сами ученые не замечают перелома во внедрении результатов своих разработок.
Люлин отметил еще несколько следствий сложившейся в отраслевой науке ситуации: даже у тех научных коллективов, кто мог бы внести вклад в задачи промышленности, нет, как правило, соответствующего оборудования; не хватает и кадров для новых отраслей, особенно тех, кто мог бы выступать «переводчиками» между наукой и индустрией в процессе трансфера технологий. Но главная проблема, по мнению чиновника, в плохо сформулированных задачах.
«В Крыловском научном центре в Санкт-Петербурге я однажды услышал такой комментарий, что у нас в стране больше инжиниринговых центров, чем задач для них... Мой опыт подсказывает, что ключевая проблема здесь — разработка технических заданий. Ученые и представители бизнеса говорят на разных языках, а плохо подготовленное техзадание приводит к тому, что плохо реализуется и задача, которая в нем описана».
Поможет найти общий язык для науки и компаний, считает Люлин, сеть центров трансфера технологий по всей России.
Выступление Сергея Люлина стало для остальных участников дискуссии поводом обсудить патентную активность и ее значимость. Директор департамента по науке, технологиям и образованию фонда «Сколково» Александр Фертман, выступавший модератором сессии, спросил Люлина, есть ли смысл вообще считать число патентов:
«Патентование раскрывает вашу деятельность, ваши знания и технологии, и если вы не планируете использовать технологию в реальной экономике, то его смысл теряется. Поэтому дешевые российские патенты университеты делают охотно, а дорогие зарубежные — нет. Количество лицензий, проданных университетами, чудовищно мало». Люлин в ответ сравнил подсчет патентов с наукометрическими показателями: нужно стремиться не только к тому, чтобы в России регистрировали больше изобретений, но и к тому, чтобы это были не патенты ради патентов. «Патентование имеет смысл, если вы готовы к внедрению этих результатов, а не просто заявляете "вот интересная штука"».
Резко оспорил эту позицию ректор Сколковского института науки и технологий Александр Кулешов. По его словам, в России патенты оформляются как раз ради патентов, потому что их практический смысл невелик.
«Российский патент не защищает ни от чего, в России можно — я, конечно, преувеличиваю — запатентовать коробку спичек... Российский патент очень легко получить, поэтому абсолютизация патентов, которая у нас господствует, — это графоманство», — заявил Кулешов.
Но дело не только в проблемах с российскими защитными документами: во всем мире патентное право меняется. Крупные компании скупают патенты на случай, что они пригодятся в судах с другими гигантами, но действительно востребованные технологии сохраняются в режиме коммерческой тайны.
«Технология — это кулинарная книга, по сути дела, набор параметров... Если ты ее запатентуешь, завтра ее будут делать китайцы или корейцы. Наш реестр патентов — "сахарная косточка" для наших соседей», — предостерег Кулешов и добавил, что пока классические патентные службы отмирают, неплохо показывает себя идея Всемирной организации интеллектуальной собственности о базе изобретений WIPO PROOF, аналоге сервиса препринтов для научных публикаций. Подав туда заявку, можно зафиксировать свое первенство, в то же время не раскрыв «рецепт» технологии посторонним.